Карим Тинчурин. Шакирды

Отрывки из сборника "Кораллы"

Источник: Советская Татария.- 1967.- 17 сент.

Восторженно встречают петухи утреннюю зарю. Всю деревню перебудили своим криком. За околицей, у самого моста, безмолвно стоят Сулейман, его мать Махмудэ тутей и пес Актырнак. Тихо плачет Махмудэ тутей, прислонясь к перилам моста. Сулейман, будто любуясь плавающими рыбками, низко опустив голову, задумчиво смотрит в воду. Актырнак, озабоченный их печалью, нерешительно помахивая хвостом, вопрошающе смотрит на своих хозяев. Но печаль и безмолвие скоро наскучили ему, и он, опустив хвост, тихо и виновато поплелся по боковой тропке обратно в деревню.
А петухи распевали все громче и громче. Махмудэ тутей с тоской смотрела на сына, ласково погладила его по щеке своей шершавой, огрубелой ладонью.
- О житье нашем сам знаешь: что ни год - все труднее да тяжелее. Вся надежда на тебя одного- Деньги присылай, не осрами нас на всю деревню.-Сказала и, отирая краешком платка непрошеные слезы, опять прислонилась к перилам моста. И снова потекли невольные горькие слезы. Так мать отправляла своего любимого сына в большой город за счастьем.

Сулейман уже взобрался на гору, обернулся, взглянул вниз, на деревню. А мать тоже почти поднялась на горку близ деревни. Она заметила, как сын оглянулся, остановилась, еще раз махнула рукой, что-то крикнула на прощание... Но горластые петухи заглушили слабый голос обессилевшей от горя матери. Сулейман с грустью посмотрел вслед и, сдерживая слезы, резко повернулся и быстро зашагал, вперед. Пройдя с полверсты, он снова остановился, еще раз оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на деревню.
Как могила, застыла безмолвная, покорная деревушка. Только дом богача Гумера, поблескивая зеленой крышей, словно наседка, раскинувшая широкие крылья, выделялся среди темных крохотных избенок.
Далеко-далеко, точно одинокое деревце в голой пустыне, мелькнул силуэт матери, сиротливо стоявшей на горке. Больно сжалось сердце Сулеймана, отяжелела котомка, стала давить на плечи. Сулейман крепко стиснул зубы и, больше не оглядываясь, решительно зашагал вперед.
А вот надел их, помеченный серпом, протянулся тонкой тесьмой. Тяжело покидать родную землю-кормилицу. Словно над могилой, склонился Сулейман над жалким клочком земли.
- Прощай, земля! Прощай, надел! Был бы ты хоть малость, пошире да подлиннее, не покинул бы я тебя,- с горечью вырвалось из груди Сулеймана.

***
...Шакирды предпочли разместиться на корме парохода, под открытым небом. Ехали “счастливцы“, попавшие в описки направляемых на летние заработки на фабрику Ахмет бая.
После долгой зимы, проведенной в четырех стенах душных, тесных комнат медресе, шакирды с жадностью вдыхали свежий волжский воздух. И им казалось, что щедрое весеннее солнце ласкает их измученные легкие.
Широко разлилась Волга. Не вместить берегам весенних вод ее, не охватить глазом безграничных просторов. По обеим сторонам плывущего парохода, позади, за кормой, на зыбких волнах, словно поддразнивая ясное голубое небо, серебрятся и искрятся отражения ярких лучей жаркого солнца. Белые чайки несутся за пароходом, дикие утки перерезают речной простор, рыбацкие лодки неподвижно застыли посреди могучей реки, с плотов льются звуки...
Шакирды на корме. Они едут в четвертом классе. Шакирд в потертом зиляне залюбовался широким раздольем величественной Волги. Очарованный волшебной силой оживающей природы, он восторженно запел “Ак идель“... Чуть только полилась эта красивая песня, как, вторя ей и сливаясь с нею, зазвучала другая мелодия: широкая, раздольная песня “Вниз по матушке, по Волге“... Пел четвертый класс. Пел дружно, пел, передавая радость, порожденную бодрой, жизнеутверждающей весной.
А а это время на верхней палубе пассажиры 1 и 2 классов развлекались кормлением чаек, бросая им кусочки булки или печенья. Доносившаяся снизу песня потянула их на кормовую часть палубы. Аухади, один из шакирдов, с изумлением и восторгом смотрел наверх, любуясь нарядными барышнями и молодыми дамами, окутанными облаком газовых шарфов. Эти воздушные создания казались ему прелестнее, нежнее вьющихся над пароходом белых чаек. Затаенные мечтания его о дивных райских гуриях словно предстали перед ним наяву. Зачарованный, доверчиво разинув рот, смотрел он на них.
А франтоватый барчук, облокотившись о сетку верхней палубы, с презрительной усмешкой глядел на наивного парня. Недолго раздумывая, он метко прицелился недокуренной папиросой и запустил ее в разинутый рот заглядевшегося шакирда. Непогасший конец папиросы больно обжег нёбо. Аухади подскочил от боли, стал искать глазами того, кто посмел так жестоко издеваться над ним. А там, наверху, воздушные барышни и дамы, франтоватые барчуки, забавляясь потешным зрелищем, весело смеялись, хлопали в ладоши.
Неуместный резкий смех врезался в стройную мелодию и оборвал красивую песню. Песня замолкла. Один русский парень, тоже eхaвший в четвертом классе, молча с отвращением наблюдал эту неприглядную картину. В руке у него была откушенная картофелина, этой картофелиной он и запустил в наглого щеголя. Мишенью оказалась новая шляпа барчука, которая далеко покатилась по палубе. Ловкость и смелость парня вызвали всеобщее одобрение у пассажиров четвертого класса. Звонкий свист, дружный хохот далеко разнеслись по широкой реке. Но шакирды все же притихли, испугались, словно овечки, почуявшие волка. Они молча забились в угол и сидели, не шелохнувшись. А щеголи и щеголихи, дородные старухи - вся праздная публика с верхней палубы, ворча, возмущаясь невоспитанностью голытьбы, разошлась по своим каютам. А внизу, еще сильнее, еще бодрее, дружно и стройно разносилась песня “Вниз по матушке, по Волге...“, заполняя собою задумчивую тишину волжских просторов.

Перевод в татарского 3. ТИНЧУРИНОЙ
Все материалы сайта доступны по лицензии:
Creative Commons Attribution 4.0 International